До войны мы жили на окраине Ленинграда – в Автово. Нас, детей, у родителей было четверо. Старшему Толеньке – 14 лет, Гале – 12 лет, Виталию – 10, мне – неполных 8.
Война началась 22 июня 41 года, а уже 1 июля нас, троих школьников (Галя, Виталий и я), эвакуировали из города. 15 июля папа ушел на фронт. В Ленинграде остались мама и Толя, который учился в авиационном техникуме.
Нас троих посадили в автобус, а затем на поезд. Сначала мы ехали в пассажирских вагонах, потом в телячьих. Ехали долго, спали на сене. Из-за бомбежек поезд часто делал остановки, все выскакивали из вагонов, кроме меня. Я болела. На какой-то остановке все пошли обедать в столовую, а я из-за болезни осталась в вагоне (что меня и спасло), и вдруг сильный гудок меня разбудил. Состав тронулся, а вагоны пустые. Вижу, из столовой бегут дети и на ходу прыгают в вагоны. Сестра выпрыгнула, а брата нет. Понятно, что мы пережили. Но на остановке он прибежал. Оказывается, он успел зацепиться за последний вагон. Очень много детей осталось. Немцы подошли близко. Все, кто отстал, оказались захваченными немцами.
Колесили мы долго. Наконец-то нас привезли в город Котельничи Кировской области. Поселили нас в школе. И вот здесь мы почувствовали голод. Все время недоедали. Переодеться было не во что. Все наши вещи были отправлены отдельно и до нас не дошли. Начались побеги детей. Большинство, и мы в том числе, стали сушить корочки хлеба, которые прятали от надзора за окном. Готовились к побегу. А сколько было слез, когда эти корочки находили и забирали. Мы писали маме: если она нас не заберет, мы все равно убежим. И мама, отпросясь на работе, кое-как на перекладных добралась до нас. Радости не было конца!
Уже в конце августа мы всеми правдами и неправдами вернулись в Ленинград. Мама сказала: «За дорогу я насмотрелась, и если суждено умереть, так в родном Ленинграде».
По приезде в город нас с Автово заставили выехать, и мы переехали к родственникам на Васильевский остров.
Дядя с тетей вскоре умерли от голода после нашего отъезда. Голод свирепствовал, но нас какое-то время спасала картошка, которую родители сажали в Автово. Часто к нам приходили мамины младшие братья, наши любимые Дима и Валентин, которые работали на Кировском заводе. На фронт их не взяли – бронь.
Однажды ночью к нам во двор попала бомба. Всех засыпало стеклами. К счастью, никто серьезно не пострадал. Нам дали две комнаты на Фонтанке около Госцирка.
У нас долго не появлялся Валентин (ему было 20 лет), и Дима нашел его в заводском подвале, куда переносили всех умерших в цеху. Дима узнал брата только по костюму и по густым волнистым волосам. Лица уже не было – крысы съели.
Помню, как Дима принес к нам дохлую кошку, разделал ее и унес. Виталий очень плакал: «Какой дядя Дима жадный, даже лапки не оставил».
В мае 42 года умер самый лучший из нас – брат Толенька. Ему было 15 лет. С техникума посылали ребят на снегоуборочные работы. Там простудился и заболел – туберкулез. Он всегда был отличником и большим чистюлей. Это было большим ударом. Мама наша была на грани помешательства – любимый сын. Врач сказал, было бы хорошее питание, он бы выжил.
Голод – это так страшно. В городе не было ни кошек, ни собак. Всех съели.
Но не все голодали. Некоторые наживались на горе людей. Такие, как наш управдом. Когда люди вымирали целыми семьями, управдом заходил в квартиру и брал что хотел. Как-то мама послала меня к нему домой за справкой. Прихожу, он за столом чай пьет. Ест бутерброд с маслом, на руках держит кота. Сам откусит бутерброд и коту дает. Я стояла у порога, и мне стало так плохо, чуть в обморок не упала.
Видела, как женщины шли с ведром и лопаткой за военными конниками и собирали конный помет, потому что в нем был овес целиком. И я плакала, почему мама не собирает этот помет, он хорошо пах, хлебом.
Мы остались живы благодаря нашей мамочке. Она никогда не давала нам сразу весь хлеб, делила, на утро и вечер. И всегда давала с кипятком. А мы делали из него катышки, на иголку насаживали и сосали. Она была аккуратна и дисциплинирована и требовала этого от нас. Каждое утро, уходя на работу (она сколачивала ящики под снаряды и недолгое время под хлеб), будила нас, заставляла убирать постель и, несмотря на частые бомбежки, выходить на улицу. Мы часто ходили в кино, благо за билеты мы не платили.
Бомбили Ленинград сильно. В начале войны мы прятались в бомбоубежищах, там и ночевали. Потом просто выходили в коридор.
Однажды наш Толенька осенью 41-го года ехал с техникума в трамвае по Невскому проспекту. Началась бомбежка, все выбежали под арки Гостиного двора. Когда по радио объявили отбой, все побежали в трамвай, а Толя решил пройти пешком, хотя не доехал две остановки. И тут какой-то шальной снаряд попал прямо в переполненный трамвай. Было что-то ужасное. Куски мяса летели во все стороны. На фасаде Гостиного двора плакаты наших вождей были все окровавленные. Какая сила в тот раз остановила Толю не сесть в этот вагон? Тогда Бог его хранил.
После бомбежек я с Виталием ходила собирать еще горячие осколки бомб и снарядов, чтобы после войны показать папе.
А еще за свое спасение от голода мы благодарны сестре Гале, которая отоваривала наши прод. карточки. Она ни разу не потеряла ни деньги, ни карточки. Потеря – это смерть. В магазине все время находились голодные мальчишки, которые выхватывали хлеб. Люди их били, а они скрючатся и запихивают хлеб в рот. Много было попрошаек. И я чуть ей не стала. Долго стояла около булочной, нюхала хлеб и решилась зайти, попросить. На меня продавщица накричала, и я убежала. Спасибо ей, я не стала попрошайкой.
Электричества не было, потому в квартирах и воды не было, и канализация не работала. Люди ходили вместо туалета на лесенку. Морозы жуткие, все леденело, и наверх подниматься было трудно, скользко. Хорошо, мы жили на первом этаже. За водой мы с братом ходили на Фонтанку, возили на санках. Обычно к проруби была очередь. И каждый раз около проруби было 2-3 трупа. У людей не было сил вытащить бидончик с водой, и они здесь же падали и умирали. Их оттаскивали в сторону и брали воду. А сколько было слез, когда этот бидон опрокидывался, снова надо идти за водой.
Когда не было спичек, я огонь приносила из магазина. Лучину зажжешь от свечки и несешь скорее домой. Погаснет, снова возвращаешься. В комнате стояла печь, но топили очень редко, нечем. Иногда мама с работы приносила вязаночку дров, несла через весь город, трамваи не ходили. Однажды шла с работы и несла немного дровишек, сил не было, и она упала. Она говорит, лежу и думаю: это все, теперь без меня детям не выжить. Когда люди падали, это верная смерть. Ведь сил ни у кого не было – ни самому подняться, ни других поднять. Кто пытался поднять, сам падал, и оба умирали. Но моей мамочке повезло. Мимо проходил военный, и он ее поднял со словами: «Что, бабка, лежишь?» А «бабке» 38 лет. Маму поднял, а она еще и дровишки поднимает. Военный ругается, мол, сама еле стоит. А она говорит: «У меня дети умирают с голоду и холоду».
Наша мамочка очень мужественная женщина. Сколько ей пришлось пережить! Как ей тяжело было смотреть в глаза голодных детей, когда дать им нечего.
Мы всю жизнь были очень дружные, никогда не просили у мамы хлеба, понимали: негде взять. Больше того. Когда она делила хлеб, мы говорили: «Толе побольше, он старший».
Помню, как я умирала. Сил не было подняться, и уже есть не хотелось, только не трогайте меня, только дайте поспать.
Бомбежка страшна, но голод еще страшнее. Дошло до людоедства. Иногда пропадали дети. Как-то я шла в школу, и передо мною вдруг на снег упала человеческая кисть. Подняла голову – на третьем этаже закрылась форточка. Говорили, при обысках иногда находили бочки с человеческим мясом. Однажды я сама чуть не стала жертвой. Шла со Дворца пионеров, где нам давали булочку с чаем. На встречу по Фонтанке идет женщина. Лицо ее серое я долго помнила. Под мышкой у нее мешок с чем-то. Говорит: «Девочка, пойдем со мной, я тебе горошка дам». Я уже все уловки знала и выпалила: «Не ври». И бегом домой. Мама дома, я в слезы, успокоилась и говорю: «Надо было с ней до милиционера дойти и сдать». Мама мне: «Ты бы с ней дошла до первого подъезда. Наверняка в мешке топорик или молоток».
Как-то раз мама приходит с работы и рассказывает страшную весть. У них на работе у одной женщины умирала мать. Она каждый день приходила и говорила, что скоро умрет. И вот приходит и угощает всех женщин котлетами. Мама рассказывает, я съела и почувствовала, что она какая-то сладковатая. Спросила, откуда у нее мясо, а она отвечает, что мама умерла и завещала съесть ее, чтобы не умереть с голоду. Моя бедная мамочка, услышав такое, зашла за ящики, и ее очень сильно рвало.
Голод. Что он делает с людьми! Это очень страшно. Эта проклятая война! Что еще страшнее войны?
Дай Бог нам всем, нашим детям, внукам и всем людям на земле мира!
О Людмиле Яковлевне Сафоновой читайте на нашем сайте.
